Не помню, с чего началась вся эта неразбериха, но вдруг выяснилось, что Алик едет куда-то в Европу, очень срочно, и я, если хочу, могу поехать с ним, только живо. Уже по дороге я узнала подробности. В монастыре-музее в городке N Восточной Германии был случайно обнаружен клад. Причем имеющий не только материальную ценность, но и огромное научное значение. Пока все это не разглашалось, в новостях не упоминалось во избежание наплыва кладоискателей и мародеров.
Дело в том, что в одной часовне того монастыря при каких-то бытовых и скучных обстоятельствах обвалилась часть стены. За каменной кладкой смотритель музея обнаружил дверь, которую при помощи лома и любопытства все же смог открыть. Самое удивительное то, что никто не подозревал, что в эту часовню вообще можно войти. Ученые когда-то ее всю облазили, осмотрели и офотографировали, но внутрь попасть не смогли за отсутствием дверей вообще. Так часто делалось: хоронили человека, ставили часовню. Когда душа умершего якобы поселялась в этом ее новом доме, двери закладывались, внутри было пусто, пыльно и холодно. Склеп. Так что и проникать туда было не за чем.
Но эта часовня - совсем другое дело. Внутри находился каменный постамент, с вырезанным на верхней грани подставкой под золотую чашу, которая тут же поблескивала в темноте. В стене прямо над ним в такой же прорези по форме предмета сочился золотом какой-то символ. Справа и слева от главного сооружения были выступы поменьше, на которых были разложены драгоценнейшие вещи: ножи, чаши, совсем плоские тарелочки, ложки, похожие скорее на крохотные половнички. Все это стоило баснословных денег, учитывая то, что часовне было более 1000 лет! Из стен с опаской выглядывали золотые же подсвечники в виде человеческих рук, растущих из каменных выступов. Холод и темнота недр часовни сковывала ужасом любого, кто входил внутрь. Древность своим тяжким дыханием подавляла живых людей. Прибывшие туда ученые решились только убрать пыль, описать все найденное и опечатать вход. Сами же они разбили вокруг маленький, словно игрушечный городок из палаток и фургончиков, ходили вокруг, спорили, обсуждали, разъясняли и старались не смотреть в черную глубину ее мертвых глазниц-окошек.Когда мы прибыли, там бродило уже около двадцати человек: различных ученых, историков, фотографов и прочего посвященного люда. Алик сразу углядел какого-то знакомого бородача и кинулся к нему "входить в курс дела". На бегу что-то объясняя, бородач повел быстрым шагом Алика к часовне, и через минуту они скрылись в чаще палаток и заграждений.
- Только что прибыли? - послышался за спиной старческий голос. Обернувшись, я удивилась, увидев перед собой низенького человечка в мягкой бархатной шапочке на самой макушке, вовсе не старого, а, может, всего лет пятидесяти.
- Да, буквально полчаса назад. А с кем имею честь общаться?
- Отто Хигвальд. Я смотритель этого музея. Это сейчас тут балаган какой-то… А вообще-то здесь музей. Хотите посмотреть?
- Да, конечно, очень хочу. Я здесь впервые.
- Пойдемте. Вот только кликну Германа. Это мой племянник. Он помогает мне… Знаете, в моем возрасте трудно справляться одному, ведь нужно залезать на крыши, колокольни… Это уже не для меня. Вы не обращайте внимания, на то, что Герман такой странный. Он славный парень, только нелюдимый.
Пока он говорил, мы дошли до маленького беленого домика, прислонившегося спиной к длинной каменной стене, словно в ожидании. На пороге сидел широкоплечий рыжий парень, похожий на деревенского дурачка и напряженно глядел куда-то вдаль. Увидев нас, он сдвинул светлые брови, встал, молча поклонился сначала мне, потом дяде и так же снова сел на ступеньку.
- Герман, - проскрипел дедок, - эта леди хочет осмотреть музей. Ты можешь показать ей монастырь? А то мне такие прогулки даются тяжеловато - ноги не те.
- Покажу, покажу… - буркнул детина, который в полный рост оказался похожим на крупный предмет мебели.
Семеня за ним по дорожке, я еле успевала заметить красоту природы вокруг. Споткнувшись в спешке об торчащий на тропке корешок, я чертыхнулась себе под нос.
- Не сказал бы, что вы русская, - обернулся ко мне Герман, и улыбка совершенно преобразила его угрюмое и кажущееся глуповатым лицо.
- Почему? - Странно было слышать от столько немецкой туши чистую русскую речь.
- Не выглядите вы русской… Хотя неважно. Просто удобнее будет говорить на вашем родном языке, тем более что я его знаю лучше, чем вы - немецкий.
Он снова обернулся, и лицо его уже не казалось мне таким простодушным, как раньше. Внешность обманчива.
- Внешность обманчива, - произнес он, и я вздрогнула. - Откуда начнем?
- Что? А… Не знаю, вам виднее.
- Тогда пошли.
И он повел меня по прохладным коридорам, по винтовым лестницам, по гулким залам соборов, по крохотным ячейкам келий… Сколько чудес скрывал в себе этот монастырь! Подземные ходы, крутые каменные ступени, потайные двери - все, как в сказке. Мы вышли на кладбище, которое больше было похоже на сад, огороженный башенками часовен. Отсюда была видна "старая часть", как сказал Герман - полуразвалившиеся строения, каменная стена, отдельная часовня вокруг которой, закутавшись в дымное марево, рассыпался наш лагерь.
- Это сердце музея, - глядя вперед с напряженным прищуром, проговорил мой гид. - Сама история живет здесь. Остальное не стоит и половины этих драгоценых каменных груд.
Он помолчал, шумно втянул ноздрями воздух и сказал тихо, как бы самому себе, но по-русски:
- Нет, не нравится мне все это… Как бы эти горе-ученые бед не натворили. Только бы никто не потянул свои ручонки… - Обернувшись ко мне, он еще раз вздохнул, - Вы ведь имеете к этому какое-то отношение?
- Я - нет, просто зритель. Но мой друг…
- Так вот, я хочу попросить вас предупредить его… хм… хотя бы его. Пусть ни в коем случае не трогают ничего там. Особенно чашу. Пожалуйста.
- Хорошо, я передам…
- Благодарю. - Он повернулся спиной к лагерю и стал спускаться с холма. - Больше мне показать вам особенно нечего… Если только музейную библиотеку. Идемте.Ночь выдалась сырая, недружелюбная. Спать было трудно, мне снились плохие сны, которых я не смогла вспомнить, когда проснулась. Вылезая из палатки в занимающееся утро, я удивилась, как холодно было вокруг. Все пространство, весь мир заполнял тяжелый, сизый, обжигающий ядовитым холодом, плотный туман. Он, как сигаретный дым, слоями стелился над мокрой травой, двигался, шевелился, словно клубок ледяных змей. Впереди прокалывал вату сырого воздуха темный конус часовни. Промокшая обувь по шороху нашла полосу дорожки, и я двинулась вперед, надеясь увидеть хоть что-то еще кроме этой сизоватой завесы. Страшно молчала надо мной башня, по бокам ее виднелись какие-то вертикальные полосы. Пройдя еще немного, я разглядела, что это шесты. Туман все время обманывал меня, прятал то один, то другой, зло веселясь, так что я никак не могла определить, где они в действительности и сколько их. Вдруг один оказался совсем рядом со мной, вынырнул из белесой тьмы, словно мачта корабля. Запрокинув мокрое от росы лицо, я вгляделась в темнеющую надо мной фигуру. Очертания ее все время менялись, но вот дунуло чем-то, откинуло простыню тумана, будто призрак ветерка ошибся дверью… Ужас мгновенно вцепился когтями под ребра. На шесте, сосредоточенно глядя пустотой в землю, облепленная мокрыми волосами, тлела человеческая голова. Еле сбросив оцепенение, я покачнулась, отшатнулась назад и вскрикнула, когда под ногой что-то хрустнуло. На вытоптанной, лоснящейся земле лежали зубы. Отчаянно пытаясь определить направление, в котором должна быть моя палатка, я вертелась во все стороны, но видела перед собой только шесты, насквозь пробитые тела, пустые глазницы, отбеленные кости и враждебную темную громаду часовни.
Алик тряс меня за плечо.
И вот, наконец, смог стряхнуть с моей груди этот ночной кошмар, душивший меня, не дающий попасть назад в реальность.
- Проснулась? Молодец. Я уже убегаю, приехали из Мюнхенского музея, все это сокровище будет передано им, а потом поедет на открытую конференцию…
Он говорил, на ходу застегивая пуговицы.
- Ну все, я побежал, а то уже все собрались. Приходи туда, - он кивнул в сторону, где должна днем находится часовня, - Пока!
Воздух в палатке был яркого зеленого оттенка, солнце выдавливало сквозь материал сочный цвет. Медленно, как бы находясь еще в этом густом, липком сне, я стала одеваться. Машинально собравшись, взяв рюкзачок, стала обуваться. Вдруг неприятно звякнул холодок под сердцем, словно неаккуратно брошенная ложка в стакан. Сандалии были мокрые, насквозь пропитавшиеся тяжелой влагой, к подошве пристали комочки черной, жирной земли. Где я видела такую землю? Ведь кругом трава… Застегнув последний ремешок, я вылезла из палатки в солнечную глубину.Городок ученых странно опустел в это утро. А если и попадался кто-то, то он спешил, семенил в направлении общего сборища, и на сосредоточенно-серьезном лице его проступала досада, что опаздывает некстати. Проходя тропкой вдоль разрушенной в некоторых местах стены, я заметила тугую, напряженную спину Германа, согнувшегося, вглядывающегося в провал, ведущий в недра часовни. Там уже столпилось много людей, внутрь было проведено освещение. "Пусть они ничего не трогают там… Особенно чашу…" - вспомнилось мне. Я протиснулась максимально близко к проходу, попала под локоть чертыхнувшемуся фотографу. Какой-то улыбающийся мясистый господин грузно и официально говорил по-немецки. Рядом стоял тот бородач, с которым вчера весь день бегал Алик. Он тоже улыбался, когда толстяк замолчал, он обратился к собравшимся: "Господа, как… я имею честь… для всех нас удивительно важным… передать, как символ всего этого драгоценнейшего открытия, главную находку - эту золотую чашу!" Он сделал шаг внутрь, еще шаг по направлению к каменному алтарю, как вдруг произошло нечто непостижимое. Сбив бородача с ног, и оттолкнув оказавшегося на пути журналиста, вихрем пронесся человек, схватил чашу и вдруг исчез. Через миг оцепенение публики перешло в гомон, и вдруг все ахнули, увидев, как этот сумасшедший, неизвестно как оказавшийся наверху, в проеме окна на крыше часовни, сделал гигантский прыжок, разом перелетев на дряхлеющую рядом каменную стену. Мелькнули на солнце золотом в унисон копна рыжих волос и блестящий предмет в руке, широкая спина показалась еще на секунду, и человек, пробежав по стене, прыгнул на крышу соседнего здания, оттуда, по узкому каменному мостику - на следующую и скрылся за башней монастыря. Несколько отчаянных бросились было за ним, но никто не мог взобраться на довольно высокую стену, в то время как проворный, как таракан, вор все быстрее удалялся. Кто-то догадался побежать тем же путем, но по низу… Герман скрылся, растворился в стенах монастыря, и не было возможности его догнать, так как никто не знал лабиринта башен и коридоров лучше, чем он.
Ко мне следователь пришел уже поздно вечером, когда в палатке млела, прищурившись, лампа под дорожным абажуром. Мы были одни из немногих, кто не уехал в ближайший городок, когда оцепили музей, а просто перенесли палатки на разрешенное расстояние. Он скверно говорил по-английски, а я никак не могла поймать волну, чтобы сносно говорить по-немецки. Разговор не клеился. Это мучило нас обоих, но беседа имела свою обязательность, так как кто-то до происшествия видел нас с Германом вместе. Я рассказала все, как было, упомянув также его просьбу ничего там не трогать. От этого голова моя налилась душным стыдом, что я так и не выполнила обещания и не сказала об этом никому. Я попросту забыла, а теперь было уже поздно.
Когда следователь ушел, мне все еще оставалось не по себе, и чтобы развеяться, я взяла фонарик и пошла побродить по музею. Ночью он выглядел совсем иначе, как будто безумно далекие годы просыпаются, воскресают с наступлением темноты. Темные стены становятся тяжелыми, мрачными, островерхие башни загадочно перешептываются на фоне звездного неба. Средневековье вновь вступает в свои владения. Днем я заметила, каким путем уходил Герман и решила проверить, куда он мог сбежать. Природная легкость и цепкость помогли мне взобраться на темный выщербленный угол стены. Фонарик слепо и безжизненно болтался на поясе. Пройдя по хребту каменной кладки, я добралась до крыши ближайшего строения. Оттуда можно было попасть на крышу следующего, чуть более высокого дома, по которому днем бежал рыжий великан. Пройдя по узкому мостику, по крышам я обогнула башню, за которой он скрылся. За ней была еще одна, поуже и повыше. С трудом подтянувшись, я все же влезла в ее окно, так как больше идти было некуда. Стоя на пыльном полу и поводя вокруг себя лучом беспомощного фонарика, я усомнилась, что Герман мог протиснуться в это окошко. Но вниз прыгать было слишком высоко, а до соседних крыш мог долететь разве что супермен. Но вдруг безразличный электрический свет выхватил темное пятно на полу. Это был деревянный квадрат с веревочной петлей в середине. И рядом, едва различимые, хранимые тонким нестойким слоем пыли, следы подошв… Сердце часто-часто забилось, руки лихорадочно запихнули мешающийся фонарик за пояс и уже потянулись к веревочной ручке. Люк поддался немо, без скрипа, деревянной тяжестью откинулся навзничь, обнажив свое темное, пахнущее плесенью и мхом, нутро. Вниз вела крохотная, с нереально узкими и чрезмерно крутыми ступенями винтовая лестница. Жажда приключений, будь она неладна, заглушала даже солоноватый страх, волнами подкатывавший к горлу по мере моего спуска. В конце маленькая круглая площадка вытягивалась в узкий коридор, запыленный, холодный, наполненный свинцовым воздухом. Следы были и здесь, огромными шагами пробегали по коридору и заканчивались перед железной дверью с тяжелым замком. "Ну вот и прибыли, - с тоской подумала я, - Музей на ночь закрыт, здесь я не выберусь, придется возвращаться назад". Странно было только то, что следы кончались не у самой двери, а у стены рядом и чуть левее… Внимательно осмотрев эту стену, я облюбовала один чуть выступающий камень, вспомнила, что делали с ними в книгах и фильмах и попыталась его нажать. Ничего. Сдвинуть тоже не удалось. Идея потянуть его на себя была вознаграждена. С шершавым звуком камень лениво поддался. Тянуть кирпич было тяжело и я с головой ушла в этот процесс.
- Может, я могу вам чем-то помочь, фройлен? - хриплый голос за спиной заставил меня подпрыгнуть, как ужаленной.
Сзади стоял Герман, прислонившись к стене, и улыбался. Недоброй была эта улыбка.
- Я просто хотела… посмотреть… Знаете, ночью все выглядит по-другому… не так…
- Знаю, - усмешка не сходила с его лица, в темноте мне было видно его белые зубы.
Он подошел к железной двери, снял с пояса связку ключей в кожаном чехольчике и отпер замок. Недовольно скрипнув, дверь повиновалась его ладони, и мы прошли в следующее помещение. Он вел меня дальше, по коридорам и лестницам, открывая попадающиеся на пути двери и, если я мешкалась, огромной рукой подталкивал меня в спину. Чтобы не сойти с ума от страха я стала расспрашивать его о том, зачем он украл чашу. Умнее ничего в голову не пришло.
- Я ее не крал. Просто унес в другое место. Они не должны касаться ее. Никто кроме Жреца не смеет прикасаться к священной жертвенной чаше.
Мысли в моей голове бегали в жутком беспорядочном темпе, то и дело натыкаясь друг на друга, сшибая с ног.
- А почему на часовне нет креста? - некстати поинтересовалась я.
- А кто вам сказал, что это христианская часовня? - и повернувшееся ко мне лицо сверкнуло недоброй белозубой ухмылкой. - Да и вообще, что это - часовня?
Бесшумно шагая впереди меня, но следя, чтобы я не отстала, он продолжал, как бы с самим собой:
- Жреца Она выбирает сама. Раньше это был кто-нибудь из монахов. Теперь выбор у Нее не велик…
- Она? Кто?
Герман словно не услышал моего вопроса.
- Все было бы спокойно, если бы Ее не разбудили. Проклятые туристы! Богиня Леса не любит посторонних людей…
Мы вышли в ночь, радостно легкие поймали прохладный воздух. Оглядевшись, я узнала место, в котором мы оказались. Совсем недалеко должны быть чугунные ворота, под которыми я без труда пролезу, а рядом с ними - оцепление, люди. В один миг решившись, я чуть приотстала, поравнялась с темным проходом между двумя постройками и побежала. Сзади послышался сдавленный оклик и звук шагов. И тут я поняла, что Герман бегает быстрее меня, что я могу не успеть добежать до ворот и закричала, но продолжала нестись изо всех сил. Уже ныряя под оградой, обдирая коленки, чувствуя, как кто-то поднимает меня на ноги, я сообразила, что шаги отстали. Пробежали мимо люди, засверкали глаза фонариков. Меня передали буквально на руки Алику, тот доставил меня в палатку. Глядя по сторонам, я отметила, что весь лагерь стоит на ушах. Оказывается, они обнаружили, что я пропала, стали искать, и вдруг услышали крик. Через какое-то время Алик, все время находящийся поблизости, но постоянно пропадающий из виду, вошел в палатку и сказал, что поймали того преступника.
Германа заперли в зарешеченный фургончик и поставили охрану. Вскоре городок затих.Всего пара часов прошла с момента благополучного завершения моего приключения, а меня уже потянуло на новое. Дело в том, что я никак не могла заснуть - все думала над словами Германа. Она? Кто это? И почему нельзя прикасаться к чаше? Но ведь Герман же прикасался, даже более того… И, горя желанием найти ответы на эти вопросы, я вылезла из палатки и направилась к фургончику с решеткой, возле которой дремало двое вооруженных мужчин. От шороха моих шагов один встрепенулся, тотчас вскинулся и второй. Они проводили меня взглядом до маленького окошка в стенке фургона и посоветовали не подходить слишком близко, несмотря на то, что оно зарешечено. Герман не спал. Он подошел к квадратной рамке окна вплотную, так, что луна позолотила его яркие волосы.
- Зачем вы сделали это? - он заговорил первым, - Разве я желал вам зла?
- Но вы…
- Разве я причинил вам вред? Был груб?
- Нет…
- Я всего лишь довел бы вас до ворот и скрылся. Но вы не пожелали потерпеть хотя бы немного. - Горькая улыбка сверкнула на миг жемчужинами зубов.
- Герман, вы простите меня? Я не знала.
- Я простил. Но не уверен, что простит Она…
- Еще вот об этом я хотела спросить вас! - поспешно, боясь, что он сменит тему, подхватила я. - О ком это вы все? И кому на самом деле посвящена эта часовня?
- Вам и вправду интересно?
- Конечно!
- Ну что ж… - он глубоко вздохнул, - Ночь длинна…И Герман стал рассказывать. Он начал с глубины веков, когда его предки, пришли поселиться в этих лесах (да-да, на этом месте был когда-то лес!), они принесли с собой своих богов. Чтобы склонить силы природы на свою сторону в борьбе за жизнь в этих глухих местах, предки заклинали их сонм, отдавая самое ценное, что могли - человеческие жизни. И даже когда быт вошел в размеренную колею, и уже образовался городок среди дикости леса, боги продолжали требовать дань от людей. Каждый месяц возлагались дары, и один раз в году проводился особый обряд - Весеннее Жертвоприношение. Богиня леса, ставшая в этих краях главным культом, была кровожадна, как медведь-одиночка и свирепа, как вепрь. Но Она требовала всего одну чашу человеческой крови в год. Разве это так много? Ведь если не дать ей желаемого, она возьмет гораздо больше жизней, устроив пожар или наслав диких зверей… И основным исполнителем этого жуткого таинства был Жрец. Его выбирала Она сама. Жертвы приносились в лесу, на большом камне, с вырезанной на верхней его грани лункой под священную чашу, наполнявшейся кровью под весенней луной. Когда христианство добралось и в эту глушь, обряды прекратились, камень был замурован в выстроенной на том месте часовне. И только один раз весной Жрец в сопровождении одного представителя от каждого рода, шли в глубь леса, в огражденную каменной стеной часовню. И Она сама раскрывала замурованные двери, ибо была все еще достаточно сильна, пока Ей посвящали жертвы. Она жива и по сей день, но дремлет, ибо боги слабеют, цепенеют, когда уменьшается число людей, верящих в них. Но пока есть хоть один человек, преданный духу, он жив и только вместе с ним может уйти в забвение. Иногда оставался таким человеком только один Жрец, но все же Ее культ дожил до сего момента.
- И вот сейчас ее разбудили. Зачем? Теперь она в ярости, и только наши предки ведают, какова она в гневе. Она достаточно набрала сил с момента пробуждения…
- Послушайте, Герман. А почему вы украли чашу?
- Я не украл, а унес. Я должен был уберечь ее от скверны…
- То есть, по сути дела, вы ни в чем не виноваты… - сказала я не то ему, не то себе. И такая волна жалости поднялась и захлестнула все мое сознание, такое сострадание к невинно наказанному человеку, что рассудок уступил перед этими сентиментальными чувствами. Не думая ни о чем, кроме как о том, что Герман на свободе не навредит никому, я осторожно вынула ключ у спящего уже крепким сном охранника и открыла замок. Герман покачал головой, когда дверь перестала быть для него преградой.
- Это ни к чему… Хотя, спасибо, что избавили меня от возможной возни с запором. Да и себе вы этим здорово помогли, я этому рад.
В полном недоумении я оставила все, как есть: ненужный замок на земле, Германа за зарешеченным окошком, холодную ночь, страшные стены монастыря… Вернувшись в палатку, я зябко поежилась, разулась и залезла под одеяло.
Проснулась я через несколько часов, уже на рассвете, от чудовищной тишины, давящей на уши. На часах было пять часов местного времени, но маленькие окошки источали лишь мутный, слабый, разбавленный свет. Расстегнув клапан палатки, я поспешно вылезла наружу. Едкий туман, тот же, что и вчера, защипал глаза. Мне вдруг стало трудно дышать, тошнота тугим комком подкатила к горлу. Капельки тумана возле моего лица взялись за руки и дружно понеслись хороводом по кругу, убегая в зеленоватую тьму налево и вверх… Все же мне хватило сил нырнуть обратно, в спасительный теплый чистый воздух прежде, чем я потеряла сознание.
Долгое забытье прервали мужские голоса. Говорили по-немецки. Один из них принадлежал Алику, второй… кто же второй? С трудом разлепив веки, тяжелым взглядом обведя окружающий меня мир, я обнаружила склонившихся надо мной его и Германа.
- Что произошло? - выдавила я из себя.
- Это яд. - Спокойно сообщил Герман.
- Ты разговариваешь по-русски? - искренне удивленный Алик в упор смотрел на широколицего немца.
- Я же не удивляюсь тому, что вы говорите по-немецки, - фыркнул тот в ответ. - А вы, леди, зря высунулись в самый неподходящий момент.
- А почему так тихо? - спросила я, обращаясь к обоим.
- Все мертвы, - так же спокойно заявил Герман, тряхнув рыжей гривой в неопределенном направлении. - Вы спасли себя, и друга тем, что пытались спасти меня… - недобрая ухмылка вновь исказила его лицо. - Я же сказал, что Она не простит этого! А теперь нам надо очень быстро бежать отсюда. О том, что произошло в монастыре, уже знают в селе. Есть тут десяток одержимых молодцов, религиозных фанатиков, инквизиторов нашего времени. Они давно хотят пристрелить меня, да не было повода. А теперь в смерти всего городка виноваты мы трое… Они постараются не оставить нас в живых. У нас есть… - он бросил взгляд на циферблат, - восемь часов до темноты. Нам надо подготовиться. Если вы надеетесь уехать домой, слушайтесь меня. Стрелять умеете?
Мы дружно кивнули, не в силах вымолвить ни слова, находясь ужасе от происходящего. Алик был офицером, я же - довольно умелым охотником.
- Одевайте! - он кинул нам по марлевой маске, - Когда побежим, старайтесь не отставать от меня более чем на пять шагов. Поняли? И вообще попытайтесь держаться вместе и рядом со мной. Пошли!
Герман без маски, и даже не прикрываясь рукой выбрался из палатки. Мы последовали за ним. Туман все еще стоял плотной молочной стеной, но был уже не таким жгучим. Кругом на земле лежали мертвые тела. Капельки тумана оседали на их серой холодной коже и казались крошечными льдинками.
- Нечего там смотреть! - рявкнул через широченное плечо Герман, - Бегом!
Вскоре коридоры монастыря поглотили нас, укрыв от смертоносного воздуха. Спотыкаясь о высокие мшистые ступени, задевая подсвечники в темноте, мы бежали за нашим суровым провожатым, стараясь не отстать, и страх подгонял нас, наступая на пятки. Вскоре мы остановились, Герман отворил скрывающуюся за древними флагами неприметную дверцу, и обнажилась небольшая каморка, вроде кладовой. Там стояли какие-то ящики, бочки, одинокий табурет, по-старчески согнув толстые ножки, дремал возле стеллажей, заваленных всяким хламом. Из всего этого добра Герман выбрал самое нужное: пять охотничьих ружей, коробки с патронами, фляги, рюкзаки, замшевые куртки, такие же, как та, что обтягивала его широкую спину. Он распихал еще всякую мелочь по рюкзакам, в свой же положил еще какой-то сверток и закрыл каморку. И снова мы поспешно трусили по коридорам и залам. В одной из келий, в которой, похоже, иногда жил сам Герман, он оставил нас, сказав, что вернется через четыре часа. Нам же было наказано ни при каких обстоятельствах не покидать келью, а за время его отсутствия привести ружья в порядок. После чего он забрал фляги, веревку и свой рюкзак и вышел.Тоска наша к моменту истечения пятого часа ожидания достигла высшей точки. Мы с Аликом чуть с ума не сошли. Успели проклясть все на свете, Германа, этот безумный побег, это место, эту часовню… Хорошо нашлось хоть какое-то развлечение - на столе лежала древняя рукопись, и листы с переводом. Мелкий убористый почерк рассказывал необыкновенные легенды, но, к сожалению, переведена была лишь половина, а сами мы разобрать шрифт оригинала не могли.
Наконец явился запыхавшийся Герман, его рыжие волосы потускнели и с них капала вода. Достав из ящика полотенце, он молча утерся, молча сел на койку и посмотрел на нас. Мы ждали. Наконец он медленно, словно лениво, начал говорить:
- Слушайте меня внимательно и постарайтесь понять. - Голос его был тихий, с хрипотцой, но акустика в пустой келье давала словам необыкновенную отчетливость. - Все это очень серьезно. Я очень хочу остаться живым, думаю, вы тоже. Наша единственная надежда - часовня. Если мы сумеем продержаться эту ночь, мы спасены. Думаю, эти молодцы уже караулят все выходы из монастыря. Нашим убежищем послужат стены часовни, а защитником - Богиня Леса. Но вы должны верить! Должны отдать Ей свою веру, повиноваться Ей, признать Ее силу и мощь. Только тогда Она сможет помочь нам. Чем больше человек будут в Нее верить, чем крепче будет их вера, тем большая сила будет за нами стоять...
- Я - атеист. Мне, в принципе, все равно, но если это и впрямь поможет… - морща лоб пробормотал Алик.
- А я - христианка. Крещеная. Как же быть?
- Ты-то как раз уже веришь в Нее. Иначе Королева Ундин не удостоила бы тебя своим вниманием и не оставила в живых. Отрекаться от своих убеждений вовсе не нужно.
Внимательно заглянув нам в лица, Герман тревожно оглянулся по сторонам, словно ожидал приметить кого-то невидимого в углах полутемной кельи. После чего заговорил еще тише:
- Мы сделаем следующим образом. Со всем необходимым укроемся в часовне. Чтобы Она не сомневалась в нас, мы будем каждый час приносить ей жертву. Для этого я достал семь овец. Больше не смог. Надеюсь, этого хватит… Наша задача - не подпустить близко к стенам часовни врагов. Отстреливать каждого, кто приблизится на опасное расстояние. Учтите, они вооружены лучше нас… И не беспокойтесь, за убийство вас не посадят: все эти головорезы - преступники. Разбойники, убийцы и беглые заключенные. Они укрываются здесь, потому что местные верят, что они здесь для того, чтобы оберегать деревню от Дьяволицы, Пожирательницы Младенцев, как здесь Ее называют. И они вынуждены исполнять свой долг, чтобы их не сдали, да и сами рады будут прикончить Жреца и тех, кто с ним.
- А Она действительно принимала в жертву младенцев? - содрогнувшись от гадкого холодка, пробежавшего под рубашкой, спросила я.
- Всего один раз в год, - криво усмехнулся Герман, - Только одного, весной. Но это было давно… Темнеет. Нельзя больше медлить. Вперед!
Откуда он узнал, что на улице стемнело, мне не понятно - ведь в келье не было ни единого оконца. Но когда мы вышли наружу, сумерки уже синей кисеей накрыли все башенки монастыря. В тесном закоулке внутреннего дворика грустно дремала кучка овец. Герман живо поднял их на ноги и согнал в плотную толпу.
- Не давайте им отстать. Каждая из них - лишний час жизни для нас.
С рюкзаками за спиной и ружьями за плечами мы вышли в Старую часть через небольшую калитку в каменной ограде. Неприметная тропка вела через заросли вниз по склону. Спускались мы осторожно, стараясь не шуметь и не растерять в сгущающейся темноте овец и друг друга. Выйдя на открытую местность, Герман приостановился, огляделся и сделав нам знак рукой, пригнувшись побежал к часовне. Мы последовали за ним. Овцы никак не могли передвигаться ровно, все время пытались остановиться или побежать в другую сторону. Когда, казалось, скоро этому мучению придет конец, а до темнеющего провала дверей оставалось совсем немного, над монастырем раздался выстрел, многократно хлопком отражаясь от стен. Герман упал, замешкался на мгновение, сделал нам страшные глаза и, выхватив откуда-то нож, метнул его в темноту позади нас. Мы с Аликом, чуть ли не волоком тащившие овец к спасительной громаде, темнеющей на фоне звезд, услышали сзади скрипучий крик и звук падающего тела. Выстрелы загремели один за другим. Кубарем ввалившись в часовню, мы поспешно затаскивали овец. Топот преследования смешался с блеянием несчастных животных. Вдруг стены задрожали мелким болезненным ознобом, осыпая на нас вековую пыль. Обрушенная кладка, замуровывающая когда-то тяжелую деревянную дверь изнутри, дрогнула, невероятным образом сдвинулась со своего места и стала смыкаться. Последняя овца, замешкавшаяся на пороге, испуганно заорала, в сужающейся щели мелькнула лысая голова, оскаленный рот и черная бородка. Брошенный Германом камень ударился о край проема и отскочил. Последним резким рывком неровные границы щели сомкнулись, несчастная овца осталась наполовину внутри, наполовину снаружи. Еще мгновение - и шея животного не выдержала каменного напора, голова оторвалась, хлынули горячие струи, заливая пол. Голова, еще тараща глаза и открыв пасть, прокатилась по полу и стукнулась о каменный алтарь. Герман поднял ее и положил на выемку в каменном постаменте, пульсирующей, равномерно выбрасывающей струйки крови стороной вниз. Королева Леса приняла свою первую жертву.
Еле оправившись от шока мы стали занимать боевые места. Снаружи ломали деревянную дверь. Пусть порадуются, когда сломают и расшибут себе лоб о каменную стену. Я залезла по указанию немца наверх, в башню, поднявшись по крохотной лесенке, привинченной к стене. Вот как выбирался отсюда Герман! Странно, но окошки в башне были заколочены и замазаны наглухо. Расковыряв в каждом из четырех небольшую щель, я разложила все свое добро (фляги с водой, патроны, два ружья) вокруг и стала наблюдать в получившуюся амбразуру за суетой внизу. Алик занимал свою позицию внизу, у одного из двух главных окон. Герман же загнал овец в нижний ярус часовни, о существовании которого мы вовсе не догадывались.
Вскоре за дверью поняли, что проникнуть вслед за нами им не удастся и недоумевая, как получилось, что двери снова замурованы, осаждающие стали окружать нашу крепость. Трое попытавшихся прорваться через окна были тут же были свалены Аликом и Германом. Я удивилась, с какой легкостью они стреляли в людей, пусть даже хотевших убить нас. Видимо, военным не привыкать. Но пресечение следующей попытки легло уже на мои плечи. Двое вскарабкались на полуразвалившуюся стену напротив и по крыше перебегали к башне, в которой сидела я. С поразительным спокойствием, словно целилась в животное, охотничью мишень, я вняла с крыши одного, за ним второго. Снизу тоже слышалась стрельба. Нельзя было подпускать их достаточно близко, чтобы они могли попасть по окнам. Дерево, служившее их защитой, разлеталось в щепки от пуль, песок и камни, укрепляющие его, осыпались кусками. Мы все превратились в сплошное напряженное внимание, в дрожащий комок нервов. Все слилось в единую перестрелку, и только крики овец каждый час напоминали о том, что время не остановилось, а наоборот, летит с ужасающей скоростью, но силы истекают еще быстрее, и глаза уже болят от постоянного сверления ночной синевы. Эта сумасшедшая, пьяная, горячая и липкая от крови ночь воспринималась как бред в жару, как страшный сон, который никак не можешь отогнать и он возвращается снова и снова нелепо и жутко повторяясь и смеясь тебе в лицо.
Выгадав очередное затишье, я спустилась вниз, за водой, у меня опять опустела фляга. Спину невозможно было разогнуть, руки не в состоянии были поднять тяжелое ружье, боль в мышцах и резь в глазах мучили неимоверно. Бледный, изможденный Герман кивком указал мне на каменный алтарь, кровь на котором, дымясь быстро впитывалась, уходила куда-то.
- Последняя… - тихо произнес он обреченным голосом, - Скорее бы рассвело! Утром они уйдут, или Владыка Лесов умертвит их. Ее сила возрастает с рассветом и сумерками стократ, ибо Она - Королева Тени. Только бы дожить до спасительного рубежа дня и ночи…
В углу еще не убранная, билась в последних судорогах овца без головы. Пол был измазан кровью, запекшиеся следы были черными в свете оплывших свечей, горящих по сторонам алтаря. Золотые руки, державшие их, казались руками покойников, вмурованных в стену. Алик был ранен в плечо, и в его глазах от боли, крови, усталости, горело безумие. Прислонившись спиной к стене, сквозь ее могильный холод мне почудилось, будто она дышит, вздымается туда-сюда, и в мозгу звучал протяжный звон и шепот многих голосов, произносящих хвалу Хозяйке. Стена вдруг перестала быть плотной, черной болотной жижей разверзлась она, затянув запрокинувшееся навзничь мое тело. Я оказалась на алтаре, все так же лежа на спине, запрокинув голову, и к обнаженному горлу прижималось ледяное острие ритуального ножа. Шепот окреп, голоса вторили одну и ту же фразу, жадно нацеливая ее на мое опрокинутое беззащитное тело. Темная фигура склонилась надо мной: "Проснись!". Жрец повторил свой приказ и вылил мне на лоб холодную струйку крови из золотой чаши.
- Да проснись, черт тебя дери! - Герман тряс мое обмякшее тело, лил драгоценную воду мне на лицо. - Проснись! Тут нельзя спать! С ума сошла?!
Алик бегал от окна к окну, в панике пытаясь разорвать смыкавшееся кольцо осаждающих. Они были уже у самых стен, обкладывали их хворостом и обливали все бензином.
- Гады! - воскликнул Герман, - Они или заморят нас в газовой камере, или заставят высунуться в окно!
Вспыхнула первая искра. И сразу язык пламени взвился вверх, стелясь по стене. Тут и там загорались костры, разрастающиеся в один огромный, чадящий пожар. Занялась разбитая деревянная дверь. Совершенно беспомощные, мы спустились вниз, где в склепе под каменной крышкой лежали тела пяти овец. Сюда дым еще не проник, и мы, откашливаясь, сели на ледяной пол, привалившись друг к другу, и стали молить Ее о помощи.
А на верху, вторя разгорающемуся пожару, вспыхнул долгожданный рассвет. Светлеющее небо, безжизненным взглядом уперлось в спины бегающих вокруг часовни людей. Жадный огонь, лизавший каменные стены, поджег наконец древний мох, живущий в щелях кладки. Зеленоватый, едкий дым пополз вниз, стелясь по земле вопреки пламени и направляясь к ногам осаждавших. Оставшись незамеченным, он словно змея, оплелся вокруг каждого, стягивая кольца все туже и туже, выдавливая смерть. Один за другим люди стали задыхаться. Некоторые падали замертво, другие бежали прочь, помешавшись. Вскоре у стен часовни не осталось ни одного живого существа. Даже огонь, отравившись древнейшей злобой, в страхе затих, спрятался под камни, не желая меряться силами с яростью тьмы. Утро окрасило крыши вокруг в кровавый оттенок, будто сговорившись с ночной бессонницей.
Дрожь пробежала по стенам быстрой трусцой из угла в угол, словно шарахнувшаяся крыса, волоча за собой мерзкий хвост. Всхлипнул пол, дрогнув еще раз. Кладка, скрывающая до сих пор дверь, разошлась, как шов, оскалив разбитую дверь обугленными осколками. С трудом мы выползли наружу и повалились на траву. Ветер трепал нас холодом по щекам, приводя в чувство. Нам все еще не верилось в спасение. Катаясь по траве, как щенки, умываясь росой, толкая друг друга, мы веселились от души, стараясь прогнать из сердца ужас пережитой ночи. Никто не заметил тень у стены, осторожно пробиравшуюся вдоль нее, держа в руках острый обломок двери. Подкравшись к лежавшему с закрытыми глазами Герману, который был ближе всего, тень размахнулась, чтобы проткнуть острием тело немца. Это был один из безумцев, уползший в кусты, а теперь, одержимый ненавистью, пытавшийся убить Жреца. Осклабившись, подняв руки с оружием над головой, он заорал, но опустить кол уже не смог, повалившись навзничь… В горле у него торчал золотой нож из часовни. Спокойно лежавший Герман встал, подошел к упавшей туше, осмотрел ее и усмехнулся. Стряхнув наконец оковы ужаса, мы ринулись к нему. Меткости Германа, спасшей ему в очередной раз жизнь, можно было только позавидовать.
- Последний… - хрипло сказал он, - Теперь вам надо уходить. У северных ворот монастыря стоит мотоцикл. Уезжайте.
- А ты? - в один голос спросили мы с Аликом
- Мне нужно еще кое-что сделать… - ухмыльнулся своей кривой улыбкой Герман, - Езжайте.
Больше он не обращал на нас внимания. Молча склонился над телом, проверил что-то и пошел в часовню. Вернулся он оттуда со своим рюкзаком, достал тот сверток, что клал вчера, развернул… Там была та самая чаша. Сверкая в лучах молодого солнца, золотым боком пуская зайчики по траве, она была поставлена на землю. Герман поднял тело, перевернул его и, наклонив над чашей, вынул нож. Кровь черным потоком хлынула в чашу, роняя брызги на траву и одежду Жреца. Когда золотые края еле сдерживали переливающуюся теплую жидкость, тело было отброшено за ненадобностью. Герман бережно поднял чашу и с нею в руках пошел к дверному проему. Уже на пороге он обернулся на нас, стоящих столбом, благоговейно улыбнулся и сказал:
- Это Ее воля… Прощайте.
Он шагнул к алтарю, стены дрогнули в последний раз, и разверстая пасть двери снова сомкнулась, на этот раз навсегда.
Разгорающийся день освещал угрюмую башню часовни. Ни единый звук не нарушал ее таинства. Наконец Она дождалась того, чего так жаждала вот уже много веков. Свершилось священное Весеннее Жертвоприношение.